РОДСТВЕННИКИ - Страница 4

Вдруг раздался отдаленный звон колокольчика, и все встрепенулись невольно при этом звоне. Петруша приподнялся с кресел, Олимпиада Игнатьевна и Наташа вздрогнули, все в один голос вскрикнув: "Кто бы это?", и в недоумении посмотрели друг на друга.

ГЛАВА II

Колокольчик между тем приближался, заливаясь звучней и звучней… Наташа вскочила с дивана, бросилась к окну, и сердце ее забилось шибко. Отчего? Не ждала ли она кого-нибудь? Нет! кого бы ей ждать: соседи и соседки их были противные, по ее собственному выражению, родственники скучные, а, кроме соседей, соседок и родственников, приехать некому. Правда, Наташа была довольно дружна с одной из своих двоюродных сестриц, но эта двоюродная сестрица жила от них верстах во ста и ездила к ним очень редко, потому что больная тетка не отпускала ее от себя. Сестрицы она не могла ждать; но Наташе было все равно, - лишь бы кто-нибудь приехал, хоть кто-нибудь из противных, - все бы веселее, все бы легче, все какое-нибудь развлечение.

- Ах, маменька, - радостно вскрикнула Наташа, глядя в окно.

- Что такое?.. Кого нелегкое принесло в этакую погоду? - простонала Олимпиада

Игнатьевна, как будто нехотя приподнимаясь с дивана в ту самую минуту, как: колокольчик задребезжал и смолк у самого подъезда, - теперь добрый хозяин собаки не выгонит со двора.

- Маменька, - продолжала Наташа, - посмотрите, какой чудесный тарантас, какие лошади! кто бы это?

- Братец Сергей Александрыч! - вскрикнул Петруша, - это он, право, он!

- Может ли быть? откуда же? как? - спросила Олимпиада Игнатьевна, оживляясь.

- И с ним еще кто-то, - заметил Петруша.

- Ах, маменька, в самом деле и еще кто-то! - закричала Наташа.

- Да неужто, в самом деле, это он? - повторила Олимпиада Игнатьевна, обращаясь к

Петруше. - Вот нежданный-то гость, признаюсь! - продолжала она несколько иронически,

- прямо из-за границы, что ли, изволил прикатить к нам в глушь? Видно, уж все денежки прокутил, голубчик! Наташа, брось свою кацавейку-то, - надень какой-нибудь платочек на шею, а то ведь тебя, глупую провинциалку, как раз осмеют. Ведь Сергей Александрыч, матушка, не то что мы, дикари: он человек столичный, светский, за границей жил, в

Париже был.

В передней между тем послышался шум. Ирония исчезла с лица Олимпиады

Игнатьевны и мгновенно сменилась выражением истинно родственного восторга. С этим выражением бросилась она в переднюю навстречу к племяннику.

- Друг мой, друг мой!… - Она крепко прижала племянника к своему сердцу. - Вы ли это, батюшка мой? вас ли я вижу?.. Ах, какая радость! какая неожиданная радость! боже мой! боже мой!.. и как вы стали похожи на покойника братца! точно вот как будто он, голубчик, передо мною!.. Знаете ли вы, как он любил меня?

Олимпиада Игнатьевна рыдала без слез, припав головой к плечу родственника, обнимала и целовала его.

Положение Сергея Александрыча (ибо это, точно, был он) было затруднительно.

Минут пять по крайней мере тетушка душила его в своих горячих родственных объятиях, а братец Петруша так крепко и значительно жал ему руку, что Сергей Александрыч единственно только из приличия не кричал от боли. Между тем Наташа, еще не замеченная братцем, стояла у входа в переднюю. Наташа накинула на шею розовый платочек - лучший платочек, какой только был у нее, надела чистую манишку и даже украсила руку блестящим браслетом. Она была в сильном волнении и смотрела на братца с робким любопытством. В то же время головы горничных девок попеременно высовывались из полурастворенной половинки дверей. Ларька, выпуча глаза, разиня рот и почесываясь, смотрел на приезжих. Возле Ларьки стоял Петрович, буфетчик и дворецкий

Олимпиады Игнатьевны, человек лет сорока, в нанковом сюртуке вердепомового цвета с пуфами на рукавах, с длинными завитыми висками, с огромным хохлом и с сережкой в ухе, - лицо важное в доме, пользовавшееся полною доверенностию барыни. Он с проницательностью обозревал приезжих, изредка только покрякивая, чтобы обратить на себя их внимание. Но не успев в этом, он принял другие, более сильные меры и, дернув

Ларьку за руку, произнес громко:

- Экая дурачина! Ну что же ты чешешься при господах? не видишь, что ли? ах вы, деревенские олухи, невежественная чернь!

Но и эта выходка не удалась Петровичу.

Голос его был заглушаем слезами, всхлипыванием, восклицаниями и другими нежными родственными излияниями.

Когда Олимпиада Игнатьевна наконец выпустила племянника из объятий, - он представил ей приехавшего с ним своего приятеля.

Затем все двинулись из передней в залу.

- А что Наташа? где же она? - спросил Сергей Александрыч у тетушки.

Наташа все еще стояла на том же месте; сердце ее забилось при этом вопросе: ей было очень приятно, что братец вспомнил об ней.

- Наташа! Наташа! - закричала Олимпиада Игнатьевна, - а, да вот она! Видите ли, как она переменилась; вы ее, чай, и не узнали бы…

- Здравствуйте, сестрица, - сказал Сергей Александрыч, взяв руку Наташи.

Наташа вся вспыхнула, у нее загорелись даже уши. Она неловко присела и прошептала что-то невнятно на это приветствие.

По дороге из залы в гостиную Сергей Александрыч шел рядом с Наташею.

- Как вы похорошели, - сказал он ей, - как вы выросли!

Наташа не знала, что делать, от замешательства - и кусала губы.

- А что, вы скучаете в деревне?

- Нет-с…

В гостиной, которая от других комнат отличалась только тем, что стены ее были выштукатурены и выбелены, все чинно расселись на диване и около дивана. Над диваном висели два родственные портрета без рамок, измалеванные крепостным живописцем и загаженные мухами. Перед диваном стоял неизбежный круглый стол.