РОДСТВЕННИКИ - Страница 20

- О нет, - прервала Наташа, - ни за что на свете; теперь я чувствую, что никто не в состоянии заставить меня сделать что-нибудь против моих убеждений.

- Но знаете ли вы, - продолжал он, - может быть, минута испытания уже близка для вас. Я беден, я почти ничего не имею; ваша матушка не подозревает этого, она, верно, думает, что у меня есть какое-нибудь состояние, и только потому так благосклонно обращается со мною, - но я должен буду открыть ей все, вывести ее из заблуждения, и тогда…

- Вы слишком дурно думаете об ней. Вы не знаете ее. Она не захочет препятствовать моему счастию. Я скажу ей, что я люблю вас, что я никого никогда не буду любить, кроме вас.

- Вы слишком чисты душою, слишком неопытны; но если мои подозрения оправдаются - тогда что?

- Тогда… - Наташа задумалась. Григорий Алексеич впился в нее своими глазами…

"А! она колеблется", - мрачно подумал он.

- Тогда, - сказала Наташа голосом спокойным и твердым, - тогда у меня не останется никого, кроме вас.

Григорий Алексеич при этих словах стал перед Наташею на колени и начал жарко целовать ее руки в безумном упоении.

- Бога ради, что вы делаете? - произнесла Наташа, которая, несмотря на волнение, сохранила присутствие духа, - вы забыли, где мы; вас могут увидеть…

Григорий Алексеич поднялся медленно, отвел рукою длинные свои волосы, которые упадали ему на лицо, взглянул на Наташу млеющими глазами и прошептал:

- Да, я совсем забыл… простите меня, я не помню, что делаю; я так счастлив!

Он снова сел возле нее и несколько минут жадно вдыхал в себя вечерний воздух.

- Мы не останемся здесь, - продолжал он, успокоиваясь, разнеживаясь и как будто мечтая вслух, - мы уедем отсюда, мы поселимся в Петербурге, устроим маленькое хозяйство, будем допускать к себе только немногих избранных друзей. Я буду трудиться, и как легок и приятен мне будет всякий труд! Мысль, что я тружусь не для себя только, а для существа родного, близкого мне, - эта мысль будет одушевлять и вдохновлять меня…

До сей минуты деятельность моя была в усыплении, потому что я не имел цели в жизни, потому что кругом меня было все бесприветно и пусто. До сих пор я бродил во мраке и ощупью, я воображал себя мудрецом, а между тем был глуп, как ребенок. Только теперь я начинаю понимать и видеть все ясно; только теперь я чувствую в себе настоящую силу и желание деятельности. Человек, никогда не любивший, хотя бы прожил сто лет, не имеет права сказать, что он жил!

Григорий Алексеич говорил долго, Наташа слушала его с восторгом, и в воображении ее уже развертывалась картина прекрасного будущего. Для Наташи каждое его слово дышало святой, непреложной истиной. Она смотрела на него с полною верой.

Но Григорий Алексеич не мог долго оставаться в таком безмятежном и блаженном состоянии духа. Одно обстоятельство, совершенно, впрочем, ничтожное, вдруг нарушило внутреннюю его гармонию.

Он лежал после обеда на диване в своей комнате и мечтал. Мечты его мало-помалу начинали спутываться и принимать неопределенные и туманные образы, глаза закрывались, и он готов уже был совсем заснуть, как вдруг кто-то сильно и выразительно крякнул над самою его головою.

Григорий Алексеич открыл глаза и с досадою обернулся назад.

На пороге двери стоял Петрович с свойственным ему глубокомысленным видом.

- Что тебе надо? - спросил Григорий Алексеич.

- Да, признаться, надо-то мне Сергея Александрыча, - отвечал Петрович, заглядывая в комнату.

- Его нет здесь.

- То-то нет, я и вижу, что нет. Да где же бы они это могли быть?

- Не знаю.

- Гм! Надо пойти отыскивать их. Барыня их спрашивает зачем-то…

- Поди отыскивай… Мне что за дело.

Но Петрович не двигался с места.

- Ну, что ж тебе?

- Эх, батюшка Григорий Алексеич, - проговорил Петрович, вздыхая, - то ись, как я вас люблю… верите ли богу… я много произошел в своей жизни и много господ видал на своем веку… Вот и Василий Васильич Бочкаревский, знаете его? уж на что барин, - да нет, куда до вас, далеко! Все не то. Этакая счастливица наша барышня, в сорочке, видно, родилась, ей-богу!

- Это что значит? - сказал Григорий Алексеич, вскакивая с дивана.

Петрович немного смутился.

- Вы простите меня, Григорий Алексеич, то ись, может статься, я и глупое слово сказал, оно, может, вам и неприятно, что я примешал ваши сердечные чувствия, но ведь шила в мешке не утаишь, батюшка, ей-богу. Мы, то ись все, не иначе понимаем вас, как женихом Натальи Николавны, и радуемся этому! Ежеминутно, так сказать, бога благодарим…

Григорий Алексеич кусал губы от нетерпения и досады.

- И сама барышня, - продолжал Петрович, - ономнясь приходит в девичью… и я тут случился, знаете… и говорит: ну, девушки, говорит, будет вам работа… приданое, говорит, мне шить…

- Она сказала это? - вскрикнул Григорий Алексеич, бледнея и дрожа всем телом. -

Ты лжешь!..

- Чего же вы, батюшка, гневаетесь-то? Убей меня бог. Вот тут и Палагея была, и

Аннушка, и Матрена, всё живые люди. Спросите у них, коли мне не верите.

Петрович клялся и божился, но Григорий Алексеич не слыхал уже ничего и не видал.

У Григорья Алексеича помутилось в глазах; он в отчаянье бросился на диван, потом вскочил и начал бегать из угла в угол, бормоча сквозь зубы несвязные и отрывистые фразы:

- Прекрасно!.. приданое… девкам поверять свои тайны… это в духе деревенской барышни!.. Как это мило!

Наташа вдруг потеряла для него свое высокое значение и превратилась в пустую, ничтожную девочку.

"И я допустил себя так глупо увлечься ею! - думал он, - и я мог вообразить, что она оторвалась от грязной и гадкой действительности, в которой родилась и выросла! Это сумасбродство, нелепость! Сергей Александрыч прав; он ничем не увлекается; он смотрит на вещи просто, положительно, и потому у него взгляд бывает часто яснее и вернее моего.